Дорогой Марсель!
Мы в полном дерьме, мама обнаружила мой секрет. Кстати, у меня был очень надежный тайник, и Хлоя оказалась достойной соучастницей, но все пошло к черту. Помимо этого, мама так сильно испугалась, что упала в обморок, ударившись об угол кровати; в результате она рассекла себе губу надвое, словно по ней прошелся Моисей[22]. Мы оказались в копенгагенской больнице, где маме наложили пластырь на губу, а сверху еще надели повязку. Я бы, пожалуй, предпочла, чтобы ей склеили верхнюю губу с нижней, поскольку даже не хочу говорить тебе, какой я подверглась обструкции.
Мне пришлось объяснять, что это домашняя крыса, ничего не имеющая общего с теми, что рыщут по мусорным бакам, что она очень чистая и не причинит ей вреда. Она спросила, как мне удавалось так долго ее скрывать, и мне пришлось сказать, что я доставала ее, только когда она поворачивалась к нам спиной, и что крыса спала вместе с нами, в нашей постели, что маме особенно не понравилось.
Мама потребовала, чтобы я немедленно от нее избавилась, и тогда я выкрикнула, что если она это сделает, то только через мой труп, что и речи не может идти о том, чтобы я рассталась с Матиасом. Глаза у мамы округлились, как две монетки, и она спросила, правильно ли она поняла, что крыса названа именем моего отца, она была просто в шоке. Между тем это вполне логично. Разве не принято говорить, что крысы первыми бегут с корабля, верно?
Позже она согласилась, чтобы я оставила Матиаса, при условии, что я не стану его демонстрировать публично и он не будет ей попадаться на глаза. Взяв крысу на руки, я протянула ее маме и предложила погладить, но она зарычала на меня и сказала, что так я могу довести ее до того, что она передумает.
В общем, мы не так плохо выкрутились, верно, Марсель? Мне нравилось иметь секрет, но, признаюсь, я довольна, что могу теперь доставать клетку Матиаса из тайника и выпускать его на свободу гораздо чаще, чем раньше.
Кроме этого происшествия, мы еще очень неплохо погуляли в Копенгагене, было здорово, хотя частенько лил дождь как из ведра, но все же бывали и ясные дни. Когда я вырасту, я бы хотела обзавестись разноцветным домиком, каких здесь много. Хлое безумно захотелось в сады Тиволи, это на полпути между парком аттракционов и просто парком, но мама была против, потому что вход туда платный. Но в конце концов она сказала: «А впрочем, не все ли равно», и мы там побывали. В голове мамы тоже мгновенно все меняется: то ливень, то ясно.
Как жаль, что ты этого не видел, Марсель, ты бы точно опи́сался от восторга (что я говорю, нет, тебя бы раздуло вдвое). Мы катались на огромном колесе обозрения, потрясающая красота, но там, наверху, мама что-то уж слишком сильно побелела, она говорила, что с ней все хорошо, но было видно, что это далеко не так. Доказательство: она улеглась в нижней части люльки, приподняв ноги, и дышала так, словно только что вынырнула из глубины на поверхность. Даже для «большой восьмерки»[23] она предпочла остаться внизу, якобы чтобы сделать фотографии (которые, кстати, оказались размытыми).
Мы очень долго ходили, и у Хлои заболели ноги, додумалась же она надеть туфли на каблуках! Она даже уложила волосы плойкой, а потом рычала от злости, потому что почти сразу пошел дождь. Датчане очень рано ужинают, к шести часам рестораны полны, нам тоже захотелось есть, и мы купили каждой по два smørrebrød (это такой вид бутербродов с чем ни попадя, лично я взяла себе с сыром и рыбой), а потом мы вернулись в наш дом на колесах. Матиас очень обрадовался нашему приходу, уверена, что он вилял хвостиком. Неподалеку от нас ужинала группа все тех же французов, но мы с ними есть не стали.
Мама оставила телефон на столе, и он вовсю мигал. Она сказала, что звонил отец, я сделала вид, что не услышала, а вот Хлоя захотела ему перезвонить, тогда я ушла в душ.
Сейчас я должна с тобой попрощаться, нужно выключать свет.
Тысяча поцелуев, мой Марсель.
Лили
P.S.: У меня совсем забита левая ноздря, но, когда я ложусь на правый бок, она снова начинает дышать. Тогда, наоборот, правая не дышит, ну прямо хоть спи сидя.